|
Иногда просто удивительно, как этому маленькому плоскому цилиндрику меньше сантиметра в диаметре удается вернуть вкус к жизни. Она держала ее в руках перед собой, рассматривая поверхности с нарисованными на ней окружностями, стрелочками, буковками. Она гладкая, пальцы едва замечают шероховатости. Это таблетка. Обыкновенная маленькая таблетка, произведенная каким-то большим заводом где-то на севере Македонии. У нее еще название на «К»... Какое же? Кетотифен? Келфизин? Котиамин? Кофеин? Может быть, кокаин? Нет, не может быть. Рука, зажимающая таблетку между большим и указательным пальцем, решительно засунула ее в рот. Вот уже язык чувствует эту бумажную поверхность, слюна медленно проникает в ее оболочку, но эти попытки тут же все ушли прочь: глоток прохладной воды, еще один... Неприятное чувство, очень неприятное — таблетка застряла в горле. Видно, не такая уж она и маленькая. Но... снова глоток воды, и таблетка проскочила. Ну вот, здравствуй желудок... Она вздохнула и медленно улеглась на кровать. Эти подушки у них всегда такие жесткие. Впрочем, это дома она спит на подушках, здесь — всего одна, маленькая и плоская. Но сейчас положи ее на перину, и она все равно чувствовала бы в себе все тоже самое: боль. Мучительная головная боль, сдавливающая тисками виски. Какие забавные слова: тиски, виски — стихи получались. Если, конечно же, не произнести вИски. Но голова у нее болит не от спиртного. В больницах спиртное если и выдают, то только наружно. Никогда внутренне, хотя она сейчас бы не отказалась от рюмочки коньяка - для расширения сосудов. Впрочем, о чем она?.. Иногда, лежа в палатах, особенно в детстве (о, сколько палат она перевидала на своем веку!), она любила смотреть в окно. Повернув голову в сторону света, она поняла, что уныние постепенно сменяет собою медленно замирающую боль: стекла вымазаны белой краской. Раз так — делать нечего, придется осмотреться. Кажется, она сейчас сойдет с ума, если не увидит что-нибудь другое. Сколько раз она уже обвела взглядом эти матовые белые стены, белый же потолок (ну хоть одна бы трещинка в штукатурке!), белый кафельный пол. Строители постарались и замазали щели между плитками белой мастикой, спасибо им, молодцы, вот бы у меня на кухне так, подумала она, чувствуя, что разумные мысли в голове — это не про ее честь. В одном месте белая стена превращалась в белую дверь, наверное, когда-то бывшую деревянной, в крайнем случае — ДСП, но все равно какой-то коричневой. Белая краска навсегда скрыла тайну ее происхождения и теперь взгляд любовался белой ручкой, белыми шурупами, прикрепляющими эту ручку к двери, белым-бело... А в углу — раковина, полотенце. Даже мыло — белое! Они издеваются наверное над больными. Неужели так трудно сестре-хозяйке заказать розовое мыло. А ведь оно бывает также зеленым, желтым, фиолетовым, голубым... Тяжело вспоминать о других цветах. Она посмотрела на себя. Ее кожа, такая бледная, радовала зеленоватым землистым оттенком и слабыми голубыми прожилками вен со следами от инъекций. Смешно упоминать о том, что она сидит в белой постели, так что не будем о грустном... Она решила улечься поудобней и закрыть глаза. Теперь она видела черный ― хоть какое-нибудь разнообразие! О чем же подумать? Впервые в ее жизни было такое — она не знала, о чем думать. Значит, пустим мысли на самотек — теки, мысль. Теки, словно сопля из носа. Фу, как неприятно! Лучше подумать о чем-нибудь другом. Пусть сопля и зеленая, но не о ней. Черт, да что же такое? Это и есть моя мысль? — вскричала она в сердце своем. Так, подумаем о Ницше, это уже лучше. Не ближе, не теплее, а лучше. Вспомнилась книга о Заратустре. Хорошо ему было бродить по свету, с карамелькой за щекой... Н-нет, пожалуй, не об этом. Она вздохнула, признавая собственное поражение перед белым — ее мысли — это tabula rasa, придется — смириться? Никогда!!! Она вдруг открыла глаза, резким движением села на кровати, пытаясь сложить ноги по-турецки. Спина на этой кровати словно одеревенела, но, допустим, что спина не болит. Так, продолжаем — продолжаем бороться с белым... Боремся... Ничего не выходит. Конечно, по белому листу появляются белые точки. У нее же карандаша нет. Бумагу ей принесли, когда она просила, чтобы написать письмо. Но ручку-то ей не дали. А своей у нее нет. Так что отложим-ка этот листик в сторону и посмотрим... Нет, смотреть мы никуда не будем, мы лучше ляжем, укроемся с головой и закроем глаза. Скоро вечер, наверное, так как она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как боль ее разбудила. Хорошо еще, что эта проклятая тварь в ее мозгах поутихла и перестала шевелиться словно червь, точащий могучее дерево. Хорошо бы уснуть, подумала она. Покой, тишина, умиротворенность... Дверь скрывает от нее все звуки, которые можно было бы услышать из коридора — палаты оборудованы звуконепроницаемыми дверьми, чтобы не мешать больным. Кстати, неплохо бы вспомнить, почему она сюда попала. Ведь все как раз и началось с этих жутких головных болей, от которых она пьет эти таблетки на букву «К». Она случайно увидела это название в журнале у медсестры, но кроме первой буквы и где-то посередине «Ф» она больше ничего не смогла прочитать. Кстати, «Ф», кажется, встречается раза два, причем вместе... Что же это за такие загадочные таблетки, которые медсестра приносит ей в маленьком пластиковом стаканчике? Черт с ними, лучше поспать. Странно, не спится. Не спится, странно... А ведь раньше для нее никогда не было проблем заснуть, стоит просто отключить мысли и представить себе что-то темное и большое, какое обычно видишь, когда закрываешь глаза, прячешься за ресницами, которые растут из кромки век, и погружаешься в благостное состояние полудремы, потом дремы, а вскоре и сна, но теперь, теперь, когда мучительные головные боли перемежаются с приступами отсутствия здравых мыслей, когда она пытается вспомнить что-то хорошее, но не может вспомнить даже плохое, она страдает от этого огромного зверя, живущего под веками и скрывающего от нее мир, потому что она вдруг увидела его страшное лицо — белое-белое, словно чистый лист бумаги, коим представляется ей ее сознание с мучительно стертой памятью. Нет, память на месте. Но она не востребована. Не востребована, и оттого сейчас мучается этим сознанием пустоты и собственной неспособности мыслить. Я существую, но не мыслю — парадокс, достойный философа. Но она не хочет философствовать, она хочет, чтобы к ней вернулись ее истории, яркие, живые, ночами мучавшие ее и не дающие обычно успокоения сна. Наверное, в этом виновата боль, и эта странная болезнь, о которой ей самой ничего неизвестно. Возможно, если бы врачи не стали скрывать от нее диагноз, она бы не стала мучиться сознанием бессмысленности и пустоты. Что-то все-таки не так, что-то, что-то, что-то, что-то, что-то такое, что застряло у нее в мозгу, как будто она уже ощущает это, какое-то твердое образование словно яйцо — яйцо времени, несущее ее на просторах космоса куда-то в бездну, где мириады звезд вращаются вокруг множества центров вселенной, кометы несутся прочь, рассекая безвоздушное пространство на две половины, где планеты кружатся в диком танце полночных созвездий, изображая из себя хороводы славянских девушек в ночь на Ивана Купалу, и метеориты, много метеоритов, которые так прекрасно наблюдать августовскими ночами где-то на вершинах Кавказа, несутся вперед, все вместе и все в одном направлении, туда, где находится дыра, но не черная, как наивно полагают ученые, а белая — абсолютно белая, потому что это и есть великое НИЧТО, то самое НАЧАЛО, и тот самый КОНЕЦ, именуемый кругом жизни, эдакий Circle of life, заставляющий все крутится вокруг себя и вокруг этой дыры, словно пылесос, затягивающий в себя материю и пространство, уничтожая сущность в ее самых реальных смыслах, и вновь возвращающий ее к этим белым стенам и безупречно-белому потолку... Да, она снова лежит на спине, лицом к верху, наблюдая потолок. Герой Кортасара хотя бы наблюдал звездное небо, ему повезло больше, хотя его и убили. Возможно, мысль о смерти тоже могла бы посетить ее воспаленное сознание, если бы она не думала о смерти как о белом саване. Умереть, чтобы снова вернуться в эту пустоту? Она хочет жизни. Яркой, веселой, со сменой декораций. Почему в палате нет телевизора? Почему не положено? Почему палата белая? Почему?! — Выпустите меня!!!! Всем своим хрупким и обезвоженным телом она бросилась на эту белую дверь, ударив в нее немощными бледными кулаками. На костяшках кожа совсем побелела. Она стучит в дверь, пытается карябать ее ногтями, но твердая поверхность не поддается. Она стучит уже не только кулаками, но и голыми пятками, прислонившись к двери спиной. Пусть, пусть это больно и пусть боль снова возвращается к ней. Она должна вырваться отсюда, любой ценой, любой ценой. Да, да, пусть так, пусть так... Какие горькие слезы, не соленые — горькие, и руки, у нее такие слабые руки. Болят плечи, потому что она с силой пыталась проломить дверь плечом, но у нее нет сил. А дверь даже не дрогнула, словно она отлита из стали. И снова — боль, оглушающая, звенящая, не ноющая, а острая, пульсирующая. Она уже не слышит звук ключа, поворачивающегося в замке, она сидит на полу, обхватив руками голову и беспрестанно повторяет «выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня»... Губы быстро-быстро повторяют эти два слова. Но она уже не видит. Она зажмурила глаза, отчего какие-то странные белые картины заплясали перед ней. Быстро раскачиваясь из стороны в сторону, катая пульсирующее яйцо в ее голове, она сжалась в плотный комок, пытаясь вдавиться в пол, чтобы ее не трогали, чтобы не пытались ее поднять и снова усадить на эту железную кровать, покрашенную белой краской. — Я хочу выйти отсюда!!! — завопила она, отталкивая медсестру, которая уже держала в руках одноразовый белый шприц с прозрачной жидкость. — Не надо тыкать в меня иголки! Санитары подхватили ее под руки и с силой придавили к кровати. Она не понимала, что с ней делают, кроме того, что ей хотят сделать какой-то укол. Она увидела врача, который наблюдал за всем этим со стороны вновь закрытой двери. Его лицо показалось ей единственным живым во всем этом, она пыталась апеллировать к его сознанию, но его обеспокоенное лицо оказалось всего лишь маской на лице безразличия. Когда она вновь закричала «выпустите меня!», он повернулся и медленно покинул палату. Она снова задергалась, но тогда санитары сильнее прижали ее, сдавив своими ужасными руками слабые кости, обтянутые кожей. Медсестра сделала укол в плечо, протерла его гнусной белой ваткой с омерзительным запахом спирта, и отошла на безопасное расстояние. Она не поняла, почему медсестра боится ее, ведь ей всего-навсего хочется выйти отсюда, чтобы увидеть что-нибудь большое и цветное... Далее последовало ощущение, будто ее кто-то отрубил пультом от телевизора. Когда она очнулась, а сколько времени она спала — было неизвестно, так как часов у нее не было и время никто ей не сообщал, —она поняла, что лежит в неудобной позе, но на чем-то мягком. Она лежала, боясь открыть глаза. Наконец, решившись, она резким движением распахнула их, словно вынырнула из воды. О ужас! — она опять в белой комнате, но на это раз стены обиты чем-то мягким, наверное, поролоном, обтянутым белым ситцем. Она лежит на полу, скрюченная в неудобной позе. Взгляд медленно осмотрел комнату, но все четыре стены абсолютно одинаковы, впрочем как и пол. В мягком же пололке одно отличие: небольшой квадратик, светящийся белым светом - люминесцентные лампы за матовым белым стеклом. Она попыталась пошевелиться, но поняла, что на ней смирительная рубашка.
2000 г.
Светопись • Мэтры • Мыслеблудие • ПРОКИНО • Аниме • AMV • Архив X-files Худразбор • Мандалы • Промптзона • Демиург
2016-2023 © Таэма Дрейден, НеРеалии
|
